История Краснодарского края: голодомор на Кубани (1933 год)

90 лет отделяют нас от трагических событий, выпавших на долю наших предков (1933-2023 гг). В новой книге «Станица Сергиевская. От первых курганов до сегодняшних дней» краеведа, историка, почетного гражданина ст.Сергиевской и Кореновского района Михаила Тимченко голодомору на Кубани посвящена глава.

Так комментирует эту тему в новом издании Владимир Прокофьевич Громов, атаман Кубанского казачьего войска в 1990-2007 гг, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории России КГУ, заслуженный деятель науки Кубани: «В советской и современной историографии исследователи как-то робко касаются отражения, исследования трагических событий 1932-1933 гг. Голод охватил южные регионы страны. Не обошел он и Кубань. Мы до сих пор не знаем общее количество жертв голода. Некоторые исследователи называют число умерших в крае до 800 тысяч человек. По подсчетам М.С.Тимченко, только в Сергиевской умерло от голода свыше 1600 человек. Автор впервые приводит скорбный список умерших от голода жителей Сергиевской».

Партийные перегибы и голод 1933 года

Глава XIII
Великая партийная надежда на то, что рожденные в муках колхозы «дадуть хлиба стилке, шо его дивать будэ никуды» – не оправдалась. Увеличившиеся хлебозаготовки оставляли неотоваренным трудодень колхозника, как и железные жетоны на хлеб, за ненадобностью висели в связках почти у каждого в сенцах на ржавом гвозде. «Трудодень е, а хлиба не мае...»
Иногда вечером, когда в станице все затихало, намаявшись за день, расплывчатое эхо носило по улицам вздохи охрипшей трехрядки и сочинения захмелевшего гармониста.

«Устань, Ленин, подывыся
Як колхозы розжылыся:
«Сарай пустый, амбар боком
И кобыла с одним оком...»

«У станицi есть колхоз
В колхозi бригада.
Отвезлы хлiб государству,
А собi не надо! Асс-сса!»

«Лiзэ жук по дорозi,
Ныма хлiба у колхозi,
А макуха хоть и е –
Кажуть, Сталин не дае».

Это было прямым отражением текущего момента. Потом станичных гармонистов-сочинителей, да и тех, кто их поддерживал, выловят чужие люди в шинелях и навсегда разлучат с гармошкой и ридными хатами, признав их действия, соответствующие 58-й статье п.10 УК РСФСР (пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти).

Станичным казакам Бойко Давиду Федотовичу и Шевченко Михаилу Ильичу предъявят обвинение «…об участии в контрреволюционной повстанческой организации, готовившей вооруженное восстание». Тройка при НКВД Краснодарского края приговорила их к высшей мере наказания – расстрелу, который был приведен в исполнение…

Дробязко Прокофий Лукич и Прохода Александр Кузьмич были осуждены на 10 лет за то, что «являлись участниками контрреволюционной повстанческой организации, систематически вели агитацию, высказывали террористические настроения, клеветали на руководителей ВКП(б) и советского правительства».

Под 58-ю статью п.10 попадут Чмиль Андрей Иванович, Титаренко Андрей Захарович, Лашко Аким Федотович, Иванов Александр Леонтьевич, Гладченко Андрей и Макар Сергеевич…
Каун Гордей Михайлович, 1905 года рождения, заведующий пасекой, арестован 02.02.1938 года. Предъявлено обвинение: «контрреволюционная деятельность». Тройкой при УНКВД по Краснодарскому краю 14.02.1938 года назначена высшая мера наказания – расстрел с конфискацией имущества. Приговор приведен в исполнение 25.02.1938 г.

Шевляк Дмитрий Владимирович, красноармеец, был арестован 3 июля 1933 года. Предъявленное обвинение – все то же: ст.58 п.10 часть II-я. Осужден особым совещанием при коллегии ОГПУ 22.09.1933 г. на 3 года ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей)…

Ковган Яков Ильич, 1881 г.рождения, арестован 15.03.1930 г. по обвинению в том, что он являлся членом антисоветской группы. Постановлением тройки при ОГПУ 29.05.1930 г. приговорен к заключению в концлагерь на три года условно.

Все они, как и десятки их земляков, будут реабилитированы в 90-е годы уже посмертно десятилетия спустя… До этого они были в длинных списках сталинских репрессий с клеймом «врагов народа»!..
С трудом пережили сергиевчане полуголодную зиму 1931-32 г.г. и только государственная помощь семенным материалом спасла всего лишь на год от голода...

Когда с полей сошел последний снег и весна первыми теплыми днями вступила в свои права, многие жидковатые посевы не радовали душу хлеборобов...

«А всэ це от того, – рассказывал станичный казак Егор Григоренко, – шо политика була така... Земля – вона не причем. Йи ны обдурыш... У степу работы было дуже богато. Надо и пахать, и сиять яровые, и волочить, а тягла и людей маловато... Усэ держалось на пупу. У хороших хозяев усэ поотнимали, конив отвели на сапатнык в ямы, а их, бидолаг, повысылали у холодные края... А кому удалось якось выкрутыться – с лошадкой тикалы с колхозов и жылы единолично. На тих, хто остався в бригадах – напруга була дюже вэлыка, а за шо робылы – сам Бог и той, мабуть, нэ знав...
Пшеничку и ячмень удалось якось спасты. Сорняки тыкалы истыками и, як и раньше, воду возылы бочками и полывалы хоть кое-как, колы колоскы ощетинились, началы налываться и потянулысь вверх – куда-то подивалысь хмары... Небо выцвело и стало серо-голубым, на дорогах пыль столбом, а на посевах землю стало рвать на коржи... Иногда с востока дул суховей, потом наступала звенящая жаркая тишина... Все пожухло и притаилось в ожидании будущей прохлады... Природа настроилась невпопад хлеборобу – на пекло, а це уже засуха...»

Однако вскоре колхозники перестали гадать «по стилькэ дадуть на трудодень?». Уже в конце июля с бригадных токов, на подводах, украшенных красными транспарантами «Хлеб – Родине!» повезли сергиевцы первый каравай выстраданного зерна. Хлебный поток шел Родине, которая в понятии бывших единоличников была где-то там далеко – в Москве ... «Туда хлиб, а зввиттиля як наказание господне – налоги, голод, а потом и государственный заем, выгребавший подчистую всю денежную наличность».
Колхозы на практике попали в зависимость от государства и стали удобной формой выколачивания зерна и продовольствия...

Как не тужились в станице уполномоченные и актив, сергиевские колхозы в числе других в районе, выполнить план хлебопоставок не смогли... Районная газета «Коллективист» стеганула по отстающим на своей первой странице: «Дядьковцi, сергиевцi, платнировцi и другi отстающi... Вы ганэбно провалыли план хлiбозаготовок!»

Как известно, сложившееся положение вызвало гнев и возмущение партии и правительства, которые расценили его, как организованный саботаж. А против него нужны действенные меры... 7 августа 1932 года был принят Закон в редакции И. В. Сталина «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укрепления общественной (социалистической) собственности»...

Закон строго определял: за хищение - высшая мера, а при смягчающих обстоятельствах – не менее 10 лет каторги. Амнистия запрещалась. Закон карал одинаково всех: и тех, кто взял с поля початок кукурузы для голодных детей, и того, кто унес целый мешок для продажи на рынке. Закон есть – надо было искать виновных среди своих. И их находили – в основном среди женщин-матерей. Колосок – год, десять – десять и так далее. Более крупных хищений народная память мудрых сергиевских стариков не сохранила... карательные органы действовали беспощадно. Разница с колхозными весами и элеватора на 1-2 кг грозила извозчику расстрелом.

При МТС (машинно-тракторных станциях) были созданы политотделы, которые взяли под особый контроль деятельность колхозов и их председателей. По этапу ушли десятки, а голодные брошенные дети «уси, як одне помруть, бидолагы, и найдут покой на станичном кладбище»...
В конце октября 1932 года на Кубань прибыла чрезвычайная комиссия ЦК ВКП (б) во главе с Лазарем Кагановичем...

Вновь пошло раскулачивание, изъятие продовольствия... Официальная власть практически потеряла всякую силу. Главной властью в станице становился уполномоченный ОГПУ, который опирался на актив: из бывших красных партизан, комсомольцев и добровольцев-активистов. Надо отметить, что свою обязанность они выполняли дюже добросовестно... «Барбосюги и подлецы, – скажет о них казак И.Г.Каун.

– Шнырялы кругом, як будто всю жизнь на це училысь... Выгребали шапками все подчистую ... Если семья признавалась кулацкой — заглядывали даже за иконы, куда кое-хто в отчаянии ховав вузлык фасоли, або гороха на весну... Из сундуков вытаскивали одежду, платки, полотенца, подушки и вплоть до женской спидныци – всэ свозылы в стансовет и там продавали... Бувало, зачастую и такэ, шо в той спидныци, або в платку прылюдно выпендривалась жинка того самого активиста. И тоди начиналась потасовка, а в исполнении разбушевавшихся баб – вы знаете шо це такэ».

За невыполнение плана хлебозаготовок два сергиевских колхоза были награждены позорными знаменами из рогоза, а станица занесена на районную «черную доску». На деле это обозначало, что станичная кооперация частично или полностью свертывалась, запрещалась торговля колхозников и единоличников, проводилась партийная чистка аппарата, арест организаторов саботажа хлебозаготовок...

Партийной организацией станицы из 29 большевиков, приложившей немало усилий по проведению коллективизации, к концу 1932 года практически не стало. Одни, в основном приезжие чужаки, видя все то, что творилось и, боясь ответственности, заранее убежали на свои заводы и шахты. Местных исключили за бездеятельность.

Между тем краевой комитет партии продолжал «укреплять» поредевшие станичные партячейки посланцами из рабочего класса, которые на практике были плохими организаторами.
Партийная тройка Кореновского райкома с 11 сентября по 25 ноября 1933 года рассматривала положение дел в партячейках колхозов ст.Сергиевской: «Дать принципиальную большевистскую оценку каждому партейцу и очиститься от балласта».

Архивные протоколы комиссии по чистке партийных рядов партячеек Кореновского района открывают завесу над общей картиной «торжества» колхозного строительства. Необученные малограмотные кадры председателей, бригадиров, председателей Советов, секретарей партячеек, условное обозначение площадей бригад, зачастую без полевого стана, навеса для зерна, отсутствие всяких бытовых условий для людей и содержания тягловой силы, непосильный ручной труд, бездорожье и, не дай бог, дожди накрывали вороха зерна или подсолнечника – сразу находили виновных, тех, кто организовывал саботаж, срывая хлебозаготовки, был пособником кулачества. И тогда приезжали верховые с наганами и винтовками и угоняли их подальше от своих хат, родной земли, зачастую надолго или разлучали навсегда.

С колхозов требовали то, что они не могли. Поэтому выгребали все, иначе в случае невыполнения плана хлебозаготовок, цепочка ответственности потянется к кадрам районного звена… В колхозах труд был обезличен. Никто не знал, за что работает, а когда то, что причиталось натуроплатой, в конце уборки вывозилось «красными обозами» в огромные закрома государству – выйти в поле уже никто не хотел. В ответе за все была не система организации колхозного строительства, а «разложившиеся кадры хозяйственников» и даже рядовые партейцы, ставшие добровольными заложниками этой системы. О страшной засухе 1933 года, об отсутствии фуража и сена для лошадей и скота, о том, что люди умирали в своих домах от голода, как мухи, а в степи некому было работать – об этом молчали газеты, ни слова в протоколах партийных ячеек и заседаниях троек по чистке партийных рядов.
С колхозами было проще, и только единоличный сектор казачьих хозяйств «продолжал не понимать продовольственную политику партии».

Это «недопонимание» назвали саботажем и вели с ним настойчивую, бескомпромиссную, революционную борьбу. Карающим мечом выступили органы ОГПУ на местах.
Характерным для того времени выглядит дело уполномоченного Кореновского отделения Стебловского В.И., исключенного из партии «за колебания в правильности политики партии, дискредитацию вождей и связь с чуждым элементом» (первая жена была дочерью священника).

В своем оправдательном заявлении в центральную комиссию по чистке рядов ВКП(б) он писал: «…в июле 1932 года районные организации представили в край хлебофуражный баланс хлебозаготовок 32 тыс. тонн, краевые организации, исходя из задания, увеличили до 45 тыс. тонн… Секретарь райкома тов. Степанов выезжал в край с докладом по этому вопросу, где утвердили 62 тыс. тонн…
Я говорил: «Цифра краем преувеличена и мы такого плана не выполним… Наверное край повез свой план в Москву, а его Сталин да Калинин как просмотрели и шею набили, ну вот теперь будем снова пересматривать.
В этом году с хлебозаготовками будет трудно, беда будет. Плана не выполним и себе ничего не оставим…»

В качестве заслуг перед партией Стебловский в борьбе за хлеб приводит следующие факты:
«В ст.Платнировской раскрыл четыре «черных» амбара, в которых обнаружено 50 тонн хлеба. По данному делу расстреляно 3 человека.
По ст.Платнировской раскрыта контрреволюционная организация в колхозе «Степной». По делу расстреляны 4 человека.
За уничтожение тягла привлек к ответственности в январе 1933 года 43 человека, из коих расстреляно 18 человек.
Я первый в районе еще в начале января завел дело по уничтожению в колхозах тягловой силы. По этому делу расстреляли 12 человек.
По моим материалам по ст.Бейсугской и Платнировской за саботаж и контрреволюционную работу расстреляно в единичном порядке свыше 40 человек».

В своем заключении в центральную комиссию по чистке ВКП(б) начальник Кореновского отделения ОГПУ напишет: «В борьбе за хлеб, по слому саботажа работал активно. Рассматривая дела и приговоры, по делам Стебловского смертных приговоров гораздо больше, чем по делам других сотрудников райотделения.

Считаю, что тов. Стебловский заслуживает того, чтобы его в партии восстановить, тем более, что свои отрицательные настроения он высказывал в узком чекистском кругу, свою ошибку осознал, его ошибки на практической работе никаких следов не имели».

Никаких…, кроме тех, что остались незаживаемыми ранами на теле собственного народа от безвинных расстрелов, искалеченных судеб, да огромных ям в станичных кладбищах и в степи, заполненных трупами замученных костлявой рукой голода, с подачи добросовестных исполнителей партийной политики, как чекист Стебловский…

Как показывают исследования кубанских историков, за период «хозяйствования» комиссии Кагановича были исключены из партии (а многие репрессированы) до 43 процентов сельских коммунистов. Большинство из них пострадали за то, что недостаточно рьяно и настойчиво загоняли людей в колхозы, отнимали у них последнее, разрушали храмы, глумились над чувствами верующих... Так было и в Сергиевской…

Председатель стансовета Кошкин К.М., присланный крайкомом ВКП(б) в числе 25-тысячников, обвинялся в том, что «забрал из конфискованного имущества два рядна и две подушки для личного пользования», а у хлебороба-середнячка Шевченко «за» недоимку по налогам 45 рублей забрал лошадь, арбу и все домашнее соление». Тов. Кошкин заезжает в дом к единоличникам на завтраки и обеды, тем самым подрывает свой авторитет».

Секретарь партячейки колхоза «Ленинец» Борисов А.С. «не выполняет решения райкома партии в части непосредственной работы на производстве…уходит с бригады домой и ложится спать, несмотря на то, что работники политотдела и райкома несколько раз будили его, а он все-таки продолжает игнорировать и тем самым затянул сев, выполнение зернопоставок натуроплаты МТС».

На смену Борисову прислали рабочего, столяра Дуракова Д. Е., который «на бюро партколлектива, оценивая сложившееся положение, заявил, что если и дальше будут продолжаться такие трудности, то лучше сдать партбилет». Вскоре партийная тройка на своем заседании признала, что «Дураков вместо большевистской борьбы с контрреволюционным саботажем хлебозаготовок занимался учетом «сколько надо оставить для семьи хлеба, отказывался брать хлеб у злостных невыполняющих план хлебозаготовок. Среди 31 человека из актива Дуракова оказалось 24 явно чуждых элемента: кулаков, бывших офицеров и активных белогвардейцев..., до последнего не принял мер по очистке от этих элементов. Директива партии о переброске 75 % коммунистов на борьбу за своевременную уборку урожая и выполнение плана сева – не была выполнена, т.е. ни один из 14 коммунистов ячейки в поле не работал».

«Досталось» и председателю колхоза «Ленинец» Фесенко Кириллу Никифоровичу, который «всю свою деятельность направил на упорное сопротивление выполнения плана хлебозаготовок. Решение было стандартным. «Из партии исключить и отдать под суд».

Рядового колхозника Фоменко Михаила Федоровича разлучили с партией за то, что «будучи прикреплен к бригаде № 7 сорвал план хлебозаготовок».
Бригадир бригады, член ревкомиссии Иванчихин Иван Андреевич «пострадал» «за укрытие вредительства в учете, скрытие от государства наличия урожая, срыв организации труда и норм выработки, как пособник классового врага».

Иванчихин С. П., секретарь правления колхоза «Ленинец», «за саботаж хлебозаготовок, скрытие социального происхождения (из семьи торговцев), лодырничество в работе колхоза, как чуждый и примазавшийся в партию».

Иванчихин Я.Д.: иногородний, объездчик, затем начальник пожарной охраны. За время обмолота хлеба без ведома парторганизации выехал за пределы станицы на заработки. На предложение участвовать в работе по хлебозаготовкам (изыманию хлеба) ответил отказом». Решение было однозначным: «За дезертирство с трудового фронта в ответственный момент выполнения хлебозаготовок из ВКП(б) исключить».

Кулацкими элементами были признаны бригадиры Хахуцкий Григорий Иванович и Гринь Виктор Евтихьевич. Они остались без партбилетов «за саботаж осеннего сева и сознательный развал бригад».
Тесленко Кузьма Григорьевич: «Иногородний, из бедняков, образование низшее. Работал бригадиром полеводческой бригады, заведующим свинотоварной фермы. В течение 1932 года (от бескормицы и истощения) пало и прирезано 2372 свиньи. Не отпустил коммунистов с фермы, чем сорвал хлебозаготовки».

Тройка решила: «За саботаж хлебозаготовки, срыв осеннего сева, гибель тягла, проявленную бесхозяйственность, как проводника кулацкой политики, из ВКП(б) исключить и отдать под суд».
Хахуцкий Ефим Петрович: местный. Образование низшее. Заведующий агроотделом, председатель колхоза «Коллективист». Его братья служили в белой армии. Один из них раскулачен в 1932 году и выслан за пределы Северного Кавказа. При обыске у него обнаружено значительное количество хлеба и домашних вещей, принадлежащих брату. За саботаж хлебозаготовок, порчу посевов (редкие всходы в засуху), связь с чуждым элементом и укрытие кулацкого имущества от конфискации из ВКП(б) исключить и отдать под суд».

Член правления этого же колхоза, иногородний, рядовой колхозник Шкарупа Илларион Григорьевич «знал, что значительное количество пропашных культур находится под угрозой гибели. В силу кулацкого вредительства не принял мер по предотвращению этого явления… Имел собственный посев на приусадебной площади и, получив задание о сдаче государству хлеба, отказался выполнить…» Саботаж, очковтирательство, пособничество кулацкому вредительству было несовместимым с членством в партии.

Гайдаш Андрей Яковлевич возглавлял партячейку колхоза «Коллективист». Она оказалась в ту пору в полном составе «засорена чуждыми элементами и потеряла боеспособность в борьбе за хлебозаготовки и укрепление колхоза». Уже беспартийного комиссара колхоза увезли после заседания тройки и предали суду.

Никанорову А.Т. – инспектору милиции - было предъявлено обвинение в том, что с недопустимой халатностью относился к выполнению служебных обязанностей. Передаваемые ему дела о хищении и истреблении колхозного хлеба «мариновал» длительное время…
Вместо установления должного контроля за правильным распределением продуктов (конфискованного у кулаков) и борьбы с самоснабжением, сам принимал участие в разбазаривании этих продуктов, получал свиное сало, масло сливочное и растительное, мед и муку».

Секретарь совета х.Нижнего Лантрат Давид Петрович был исключен из кандидатов в члены партии «за скрытие своего соцпроисхождения, с целью пролезть в партию, организацию кулацкого саботажа хлебозаготовок по единоличному сектору как чуждый элемент».
Коммунарка, кандидат в члены правления коммуны «Свобода» Маринкина Е.Д., «зная о систематическом пьянстве руководящих работников коммуны, не сигнализировала перед ячейкой, скрыла от правления факт присвоения денег завхозом, выступала среди беспартийных против выполнения плана хлебозаготовок». Тройка постановила: «за примиренческое отношение к разложившимся элементам, кулацкую агитацию против выполнения плана хлебозаготовок Маринкину из кандидатов ВКП(б) исключить».

Тройка установила факты великой бесхозяйственности в коммуне «Свобода». «50 % тягловой силы коммуны истощено и приведено в состояние инвалидности. Поголовье свиней с 330 голов доведено до 90. Идет большой падеж молодняка. Поголовье фермы не обеспечено достаточным количеством кормов, молодняк и взрослое стадо не имеет подстилки, а доставленная на ферму солома вредительски расхищается. План хлебозаготовок сорван. Вместо 40 тонн государству сдано 32 т. подсолнечника, из 28 т. клещевины сдано 15,2 т. Сорван и план зяблевой пахоты».

«За кулацкий саботаж хлебозаготовки и сева, преступное отношение к хозяйству коммуны, полное разложение и пьянство… из кандидатов ВКП(б) были исключены и отданы под суд председатель правления коммуны «Свобода» Шульженко Н.С. и ветсанитар Ковалев Н. Х.»
Руководящие кадры зарождающихся колхозов оказывались повинны во всех хозяйственно-политическких грехах в первую очередь и поэтому менялись один за другим.
Тройка не принимала заслуги прошлых лет. Досталось и председателю колхоза «Коллективист» Лебедь Поликарпу Васильевичу.

Аппарат колхоза «оказался засорен кулацкими элементами». Сам председатель «проявил упорное сопротивление хлебозаготовкам (с маузером вытаскивал членов чрезвычайной комиссии от колхозного амбара, где хранилось семенное зерно) и урожай разбазаривал под разными видами. Из валового сбора пшеницы государству сдано лишь 44,8 %, остальные: 17,6 % роздано натуравансом и общественным питанием и 38 % разбазарено и расхищено… В трудные моменты работы бросал партбилет…»
«За саботаж хлебозаготовок и сева, гибель скота, разбазаривание и допущение хищения хлеба, как проводника кулацкой политики из ВКП(б) исключить, отдать под суд и возбудить ходатайство перед ВЦИКом о лишении его ордена Боевого Красного Знамени».

Однако, арестовать его принародно в тот день не решились.
…Ночью кто-то передал Поликарпу Васильевичу: «Тикай подальше! Завтра тебя возьмут и точно шлепнут… Ты у нас орденоносец, доберись до Калинина. Расскажи, что творится, гляди и подмогнуть». «Он быстро переоделся, – рассказывала его жена Дарья Филипповна, – и, как я потом узнала, через Тихорецкую на поезде добрался до Москвы… Он особо не любил рассказывать, но вскоре арестовали уполномоченного Мерзляка, который не один год лютовал в станице, а погодя гуляли слухи, что его расстреляли, как врага и саботажника…»

Однако в станицу Лебедь П.В. больше не вернулся… С полгода где-то перемаялся и стал жить в соседней станице Платнировской, где-то возле железнодорожного вокзала.

Родственные общения с казачьими станицами по р.Кирпили приносили печальные вести... «В Медведивку ны пройты, ны пройихать... Окружена ОГПУ-шниками. На станцию в товарняки загоняют и старих, и грудних... Будуть гнать кудысь за Урал... И це в январьский лютый бэлэбэнь!..» В Платнировской где-то на берегу родной речушки расстреляли 26 казаков: Ярошенко Луку, Ивана Стороженко, Шпака Никиту, Пархоменко Ивана, Матирного Прокофия... за так называемую «контрреволюционную деятельность» в период организованного мора, будто сам голод был продолжением революции.

Там же, по легенде, за колючей проволокой возле Кирпилей, нашли свой конец сотни платнировских и сергиевских казаков, трудолюбивых, гордых, красивых... На том месте сейчас приютилась одичавшая роща... И то, что в эту нашумевшую рощу никто сегодня не ездит отдыхать, неудивительно. Наверное, сам Бог попросил каждого уставшего русича не беспокоить покой тех, кого время беспощадно уничтожило на своей земле, бывшей им доброй матерью-кормилицей.

Такого голода Сергиевская не переживала никогда. Казаки всегда были народом хозяйственным и поэтому атаманы особо следили за хлебным запасом. На случай недорода при въезде в станицу, чуть в стороне от дороги, в 1887 году при атамане Бузинском был построен многоярусный, обитый оцинкованным железом, необычной архитектуры общественный амбар (как тогда называли магазин с ударением на 2-ю «а»), куда засыпалось страховое зерно на посев и на случай той самой стихии и недорода. Четырнадцать конусных бункеров вмещали 37500 пудов зерна. Как правило, они всегда заполнялись полностью, а сам амбар добросовестно охранялся конной и пешей командой при оружии...

В его конструкции все было продумано, от подъемного деревянного колеса, до естественной уникально простой вентиляции, которая не позволяла вредителям портить общественные запасы... Он гордо по-стариковски стоял на территории нынешнего мехтока, правда, без вытяжных колодцев-дымарей, которые придавали ему когда-то красивый архитектурный деловой наряд... Со временем их ремонтировать не стали и бездушно убрали...

Еще в 1978 году в нем хранили семенной овес объединенного колхоза...
Потом бункеры стали подозрительно потрескивать... Устал старик-амбар, отслужив почти сотню лет станичному обществу, не раз спасая его от голода.

На этот раз он не мог спасти станичников. Четвертый год после так называемой сплошной коллективизации в его бункерах через вытяжные отдушины гулял вольный степной ветер, а хлеб был нужнее Родине. Хотя она, огромная и богатая, была ни при чем. Такая тогда в ней была власть.
Он простоит до весны 2017 года – сиротливый, невостребованный и забытый, с прохудившейся от времени крышей… Не учли его заслуг за вековую службу родной станице ни возрожденные казаки, ни часто менявшаяся демократичная и хозяйственная власть, не сохранили его для будущих поколений, как памятник уважения к своей старине, а потому даже не обратили внимания на то, что для новых хозяев он оказался чужим и лишним среди металлоконструкций новых складских помещений… Чужого стало не жалко и его безжалостно развалили. Не мог он, бедняга, постоять за себя, а защитников не нашлось… И лишь только его неповторимый архитектурный образ в голубоватой вековой оцинковке для коренных жителей наверняка еще долго будет висеть на совести саднящим душу укором за свое равнодушие, беспамятство и под перезвон церковного колокола звать к покаянию…

Летом 1933 года была организована перепись населения... В станице осталось около 40% былого населения, но люди продолжали умирать... Исчезли целые фамилии...
Станичный писарь, секретарь стансовета казак Федор Иванович Голубка продолжал своим отработанным, размашистым почерком заполнять карточки на каждого умершего, указывая причину смерти: «дизентерия», «воспаление кишечника», «водянка» и др. Иначе писать было нельзя. Почти невостребованно, почему-то под особым секретом эти карточки хранятся в Кореновском архиве ЗАГСа по каждой станице. По Сергиевской их сохранилось около двух тысяч. Часть, по-видимому, где-то пропала во время эвакуации архивов в минувшую Отечественную войну, а о большинстве задушенных родной властью костлявой рукой голода некому было доложить в стансовет о том, что они всей семьей отправлены, как тогда говорили, «в общую яму». С 1932 года в стране была объявлена «безбожная пятилетка»…

Казалось, что сами дьяволы и бесы в образе людей, наделенных властью, кружили тогда по станицам и хуторам, творя свое сатанинское зло против православного люда. Не слышно было тревожных колокольных звонов... Оплакивать замученных было некому...

«Дужэ страшнэ було время, такэ, шо аж зашпоры полвика ще ны пройшлы, – вспоминала о прожитом родовая казачка Анна Антоновна Стрельченко. – Люды над людьмы издевались. Морыли голодом. Свой своих… Господь все равно покарав тих, хто це всэ творыв…»

…Многие получили потом по-справедливости, признанные врагами своего народа… другие оправдывались в своих жалобах в ЦК по чистке рядов ВКП(б), как сотрудник Кореновского ОГПУ Дьяченко И.У.: «…теперь я остался без партии… Мне так не хватает ее боевой забавы, органов ГПУ и того обнаженного меча, который я держал в своих руках…».

Но еще долго этот страшный меч носили другие и в тридцать седьмом, и после… Революцию продолжали… поисками новых врагов из своего народа, которые были «против народной власти и ее вождей…».

В феврале 1933 года с первого Всесоюзного съезда колхозников-ударников вернулась звеньевая колхоза «Пролетарий» Серикова Галина Афанасьевна. В Москве она видела и слушала самого вождя И.В. Сталина, который, оценивая сложившееся положение в стране, сказал: «Говорят, что путь колхозов есть правильный путь, но он трудный. Это верно лишь отчасти… Хорошая жизнь даром не дается. Но дело в том, что главные трудности уже пройдены, а те трудности, которые стоят перед вами, не стоят даже того, чтобы серьезно разговаривать о них».

Это было великим лицемерием вождя. Голод 1933 года и его трагические последствия были объективным следствием провала коллективизации в условиях действовавшего тоталитарного режима. Политбюро ЦК и лично Сталину было известно все.

Такова была горькая станичная правда, восстановленная по крупицам из рассказов очевидцев и участников, архивных документов. Я не стал называть фамилии всех станичников, кто творил это зло за баночку кукурузной дерти и был безразличен к жуткой трагедии своего народа. У многих остались и живут сегодня в станице внуки и правнуки... Они не причем. Они, будем верить, не станут такими. То было время такое. Но давайте иногда, оглядываясь назад, хорошенько подумаем над тем, как нам жить дальше, давайте будем дружны и ответственны, чтобы нас больше никто и никогда не поставил на колени, чтобы не было больше в нашей истории холодных и голодных декабрей и запоздавших извинений перед погибшими сородичами…

Кубань.
1933 год

Пусть последние их (казаков) останки, словно евангельские свиньи, будут сброшены
в Черное море!»
(Лев Троцкий)

До сих пор не вымолвить
устами –
Каменеют намертво уста:
Тридцать третий. Голод на Кубани.
Мор настиг и райские места.

Я представить край родной
без хлеба
Не могу, как море без воды,
Без щемящей сини это небо,
Вечер без мерцающей звезды.

Только это было, было, было:
На костях народа дорвалась,
Казака за твердость невзлюбила
Новая, с акцентом жутким власть.

Троцкого идею расказачить
Каганович взялся претворить,
Что – в подтексте
неприкрытом значит –
Расстрелять, сослать и уморить!

Это значит – ничего не стоит
Грабить нищих, гнать
на смерть в колхоз,
Ну а тех, кто хоть зернинку
скроет,
С детворой, босыми – на мороз!

Но никто не мог понять отколе
Взялся голод. Как пришел туда,
Где живет под снегом даже поле,
Слаще меда майского вода.

Это было: рядом семгу жрали,
В то же время робким ветерком
Груднички слепые умирали,
Стиснув грудь пустую кулачком.

Мор косил не хуже, чем на Волге,
Где полынь, да черствые пески.
Стаями, голодные, как волки,
Беглые скитались казаки.

Убежать мечтали за курганы,
В Грузию, где хлеб и соль везде,
Но встречали казаков наганы
И винтовки войск НКВД.

Не понявший, что же есть свобода,
Втянутый в гражданскую войну,
Лучший цвет славянского народа
Выморен жестоко на корню.

«Прах несчастных поразвиял витэр,
Память их забвенье замело…»
В том году пришел ко власти
Гитлер
Чтоб умножить этих жертв число! 

(Вадим Неподоба).

Было страшно

(из воспоминаний учительницы начальных классов школы ст. Сергиевской в 1933-1934 гг. М. М. Артисевич)

Я жила в Винницкой области на Украине. Окончила семь классов и шестимесячные педагогические курсы. 23 августа 1932 года по приглашению тети Ольги Матвеевны приехала на Кубань в Сергиевскую, где она преподавала в местной школе литературу. Здесь был мягкий климат, работа и, конечно, лучшее питание.

С осени 1932 года в домах станичников было все: хлеб, птица, свиньи, коровы, кролики, арбузы… К зиме специальные комиссии ходили по дворам и забирали продовольственные запасы все подчистую для выполнения плана хлебопоставок.

Стансовет заставлял и нас, учителей, ходить по дворам вместе с активом и железными прутами тыкать всюду в поисках спрятанного зерна, муки и других зернобобовых. За это нам давали паек жмыха макухи или по баночке кукурузной дерти.
Время было очень трудное и страшное. В школе я получала в месяц 60 рублей, а стакан соли стоил 70…
К весне в хозяйствах продовольствия не осталось. Люди постепенно пухли от голода и умирали семьями.

Я жила у дороги на кладбище и видела, как на подводах свозили трупы в большую яму. Некоторые брошенные туда полуживыми пытались вылезть обратно… Трупы можно было встретить на улицах в разных позах по над заборами, там где их настигала смерть.

Весной улицы, дворы, палисадники и огороды позарастали болиголовом и лебедой в рост человека, а в кустах лежали распухшие от жары трупы и взрослых, и детей… По привычке еще живые дети приходили в школу, но кормить их у нас было нечем. На уроке у меня умерла девочка. Я вывела детей из класса, а техничка вынесла ее во двор. Девочку звали Рая, фамилию не помню… Нас обязали проверять сумки и мы часто находили в них отваренные детские ручки и кусочки ножек. Люди ели людей. Было больше, чем страшно, но главное, поражало полное безразличие к происходящему местной власти. По одиночке даже днем взрослые боялись ходить по станице…
В детском саду дети были похожи на обтянутые кожей скелеты – животы, головы и ручки, а ножки, как веревочки… Цвет кожи желтый…

Летом 1933 года мы участвовали в переписи населения, от которого за десять месяцев осталось около 30 %. Все вещи, что остались в домах умерших, продавались в стансовете. От голода страдали и учителя, особенно пожилые. Они пухли, но в основном выжили за счет пайка. Осенью в школе начали варить кукурузную дерть на молоке и давали каждому ученику по ковшику, а они старались часть унести домой маме, папе, братикам или сестричке… Мы не разрешали и заставляли съесть все без остатка.

Стирать было нечем… Вместо мыла – подсолнечная зола…
Все было серое, грустное, безрадостное, осевшее в людских душах, когда в округе еще гуляли призраки десятки сотен организованных смертей, которые забрали всех подчистую - от грудных младенцев до глубоких стариков…