Николай Зиновьев. О стихах. Часть 6
О поэзии
Все в мире заняты делами
Какое множество судеб!
Кто камни делает хлебами,
Кто камни превращает в хлеб.
Найдите дело мне, поэту:
Лишь я один — ни то, ни сё,
Сижу, верчу в руках планету,
Где происходит это всё.
Н.Зиновьев: Кто-то из древних сказал: «Я знаю, что ничего не знаю, но есть люди, которые не знают и этого». А стихи пишутся, в основном, душой, сердцем. Не умом. Как продиктовал кто-то, откуда-то, не знаю: сверху, снизу. Хочется верить, что сверху, конечно. Я же их не придумываю.
Н.Роженко: А как происходит этот процесс? Тук-тук, откройте?
Н.Зиновьев: Сидишь, раз - приходит строчка. Записал. Следом - вторая.
Н.Роженко: А ты долго их потом правишь? Переделываешь? Долго над ними работаешь?
Н.Зиновьев: Нет! Но бывает, одно -два слова исправлю. Ведь читают стихи и люди, кончившие литинститут. Оно бы им слух царапнуло, а так я бы оставил. Я в принципе пишу не для критиков, а для себя и себе подобных, не развращенных образованием.
Чем себя я обнаружу,
Как поэта? Не таю:
Я за словом лезу в душу,
Но не в чью-то, а в свою.
Это больно, очень больно,
Как свои считать грехи,
И поэтому невольно
Коротки мои стихи
Н.Роженко: Это очень тяжелая доля - быть поэтом?
Н.Зиновьев: Для меня - очень! Когда пишешь, и видишь, и чувствуешь, и снятся тебе даже стихи со всеми подробностями, даже паронормальными - это очень тяжело.
Всё мир я спасаю, всё духом скорблю.
Как сбросить мне эту обузу?
Я каждую ночь своим сердцем кормлю
Свою сумасшедшую Музу.
О, как я порой ненавижу её!
За что наказанье мне это?
Но Бог и спасенье мне дал от неё:
Огромное сердце поэта.
Н.Роженко: Чего тогда не пишешь про цветочки? Про любовь?
Н.Зиновьев: Да про это столько написано! Зачем же переводить деревья? Да и сейчас, по-моему, просто кощунственно писать о розах, о соловьях.
Н.Роженко: Значит, у тебя есть миссия?
Н.Зиновьев: Я не знаю. Такие громкие слова. Я просто органически не могу писать стихи о дождике, о солнышке, о том, как хорошо. Кому хорошо?
Н.Роженко: Но ты же человек, стремящийся к православию. А у православных самый большой грех - уныние. Мрачное восприятие жизни. В противоречие не вступает твое стремление быть православным и вот такое видение мира?
Н.Зиновьев: Я тоже об этом думал. И вот к какому выводу пришел: Ни одной иконы, ни одного святого, ни Спасителя нет улыбающихся. У всех скорбные лица. Почему они не улыбаются?
Н.Роженко: Действительно! Видимо, слишком много скорби на земле. Ты много пишешь о предназначении поэта. Каждый поэт пытается определить свое место в мире, свою роль. Твоя поэзия однозначно - не для развлечения.
Н.Зиновьев. Это мне кажется, даже и не поэзия, если она развлекает. Это мелко для поэзии.
Н.Роженко: То есть задача поэзии другая?
Н.Зиновьев: Хотя бы заставить задуматься, зачем мы здесь?
Н.Роженко: И все-таки, мне думается, что Бог разговаривает с человеком через поэта. Если я в церковь не хожу, то Бог разговаривает со мной через тебя.
Н.Зиновьев: У Данте написано, что место всех поэтов в аду. Но там есть тихий сумрачный уголок, где покоятся души некрещеных младенцев. И души поэтов. Потому что каким бы верующим ни был поэт, он натура очень чувственная, увлекающаяся. И поэтому в рай ему путь заказан.
Н.Роженко: Ну, во всяком случае это гораздо лучше раскаленной сковородки. А некрещенные младенцы - это хорошая компания. Неплохое местечко.
Пока я не пошел ко дну,
Одетый в смертную сорочку,
Господь, даруй мне хоть одну
Во мгле мерцающую строчку.
И чтоб от этого мерцанья
Сказали чисто и светло:
«Он был поэтом отрицанья,
Но отрицал он только зло».
